Нелегко общаться с престарелыми людьми, их внутренний мир далек от нашего, современного, но содержание его гораздо глубже. Вот и сейчас, слушая повествования о военном времени в городе Юрьевец, не перестаешь ловить себя на мысли: «А смогла бы я?» Алевтина Алексеевна Гусева рассказывает не спеша, видно, что воспоминания тревожат ее душу, старается не показывать слез, но они присутствуют на протяжении всего повествования.
— Как быстротечно время — мне уже восемьдесят лет. Летними долгими вечерами перебираю свою жизнь по крупицам: эпизоды, мгновенья.
Я у мамы единственная дочка. Когда началась война, мне было всего пять лет.
Мы, дети, жили своей привычной полуголодной, полубосой жизнью. Радио в Юрьевце в ту пору еще не было, впрочем, как и электричества. Жили с керосиновыми лампами, керосин был дорогой, его всегда не хватало.
Весть о войне разнеслась мгновенно. То, что пришла беда, поняли не только взрослые, но и дети. На улицах стало пустынно и тихо.
В первый же день полетели повестки из военкомата на сборы. Старых и молодых мужчин строили в шеренги. Бедные матери, жены, дети стояли в оцепенении, украдкой вытирая слезы. Все надеялись, что война скоро закончится.
Из нашей семьи ушли на войну братья мамы, один из которых — Алексей — был моим крестным. Сразу после первой отправки людей на фронт ввели карточки: иждивенцы получали 400 граммов хлеба, рабочие — 600.
Как сейчас вижу окна, заклеенные крест-накрест на случай бомбежки. А вечером было видно зарево — это немцы бомбили Нижний Новгород.
Почтальона ждали, затаив дыхание. С трепетом в сердце смотрели, не повернет ли в сторону дома с весточкой. И весточки были разные: за первый год войны многие получили похоронки на своих родных. Жизнь в городе померкла.
Однажды я гуляла во дворе нашей съемной квартиры. Помню, было нежарко, но небо чистое, голубое. Подняла я свои глаза к небу и вижу, как на небе появилась дорожка, ведущая к земле, переливается вся, словно радуга. А по дорожке идет Алексей, мой крестный.
Я бросилась к маме и закричала: «Смотрите, кока идет! Кока идет по дорожке». В один миг дорожка пропала, пропал и Алексей, который так и не успел сойти на землю.
Я долго еще кричала и утверждала, что видела Алексея на дорожке, но взрослые не поверили мне, сославшись на фантазию ребенка. Немного позже почтальон принес весточку с фронта, в которой было сказано, что мой любимый дядя, который был еще очень молод, погиб в бою. Похоронка накрыла семью скорбью и горечью утраты. Усталые глаза мамы потухли, я чувствовала, как тяжело ей, и тоже переживала случившееся, утирая слезы в укромном уголке. Плакать на людях было не принято, война призывала к сдержанности и порядку — это распространялось не только на взрослых, но и на детей тоже.
Тем временем жизнь становилась все труднее. В городе и за городом не было ни одной шишки — все подобрали для отопления помещений. Мама ходила за хворостом за семь километров от Юрьевца. В основном жизнь в городе продолжалась только во время светового дня. С закатом все замирало, работали только предприятия, которые трудились на благо фронта.
Голод чувствовался постоянно. Помню, как картошку продавали мерами — по 16 килограммов. Все стоило очень дорого. Мама купила меру картошки, и казалось, была очень рада этому, на остальные продукты денег уже не хватило. Бегая вокруг мамы, я вдруг, спросила: «Мама, а мясо где?» — «А мясо в картошке», — задумчиво ответила мать.
Вот такая жизнь была в ту пору в Юрьевце. Наше поколение пережило это непростое время. Сейчас мне уже восемьдесят, и я, вспоминая свои прожитые годы, подвожу итог, что мы жили не зря. Не зря гибли наши родные и близкие, не зря мы голодали и ночами дрожали от холода в нетопленных домах — все ради мира на Земле. Храните этот мир, потомки.
Алла МОХОВА