4 апреля — 80 лет А.А. Тарковскому
В феврале в наш город на съемки фильма о семье Тарковских, который снимал канал «Культура», приезжала сестра кинорежиссера Марина Арсеньевна. Говоря о съемке фильма, никак нельзя было обойти воспоминания о маме и брате, о детских годах, проведенных в Юрьевце. Я слушала ее мягкий, слегка приглушенный голос, правильную русскую речь, и мне было интересно все, что она рассказывала.
— Фильм снимался по книге «Осколки Зеркала», которая вышла уже вторым изданием. За первое издание я получила литературную премию «Независимой газеты», — рассказывала Марина Арсеньевна.- Мне было приятно, что мой колоссальный труд был отмечен. Я ездила по разным городам и весям, связанным с историей семьи, очень много работала в архивах. Неоднократно ездила на Украину, на папину родину в частности. Ездила в Херсон и Житомир, где хранится архив. Тарковские — выходцы из Польши, город Люблин их основная родина. Потом они на Волыни появились, а потом уже в Житомире. Там, в архиве, мне очень помогали люди, и вообще везде помогали, я всем очень благодарна. Эта книга стала основой для тех, кто изучает биографию папы (известного поэта Арсения Тарковского) и Андрея. В книге отражена история всей семьи, уточнены все даты, фамилии, факты.
Мне очень жаль, что Андрей всего этого не знал, что все это я открыла после его смерти. Александр Мишарин — драматург и сценарист, соавтор сценария «Зеркало» — сказал после смерти Андрея, что его догнала война. Я с ним полностью согласна.
Андрей и Марина
Для Андрея Юрьевец всегда был сакральным местом, связанным с детством, мамой и бабушкой, ну и я где-то тут же. Он вообще считал, что детство — это очень важные годы для развития личности, и детство накладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь человека, на его характер, его внутренний мир, на его душевное состояние. К сожалению, уже в последнем интервью он сказал, что «часто мы придаем слишком большое значение нашему детству», как бы уже отрекся от своего раннего убеждения. Он его изменил, и почему, я даже догадываюсь: он оказался в другой жизни, в другом мире, в других условиях. Горечь расставания с Родиной у него вылилась в изменение отношения к значению детства. На самом деле это все осталось в его душе.
В Юрьевце мы учились во Флягинской школе. Андрей учился в 3 и 4 классе, а я в 1943 году пошла в первый класс. Тогда зимы русские отличались морозами, погода была стабильная: если зима, то мороз. Это сейчас -20 градусов считается чем-то необыкновенным, а тогда это было нормой. Морозы назывались по церковным праздникам: Рождественские, Крещенские. Я вспоминаю, уже в Москве мы с Андреем учились в разных школах, тогда были школы отдельно для мальчиков и для девочек, так я бегала к нему в туфельках и капроне, не смотря на мороз. Это было нормально, а в Юрьевце морозы были сильнее.
Остались впечатления зимние и летние, все-таки два года здесь прожили. Зимой — это морозы, ветры сильные, особенно в феврале пурга, когда несет с гор ветер вдоль Волги, вдоль улиц, которые шли параллельно ей. Сейчас трех улиц уже нет. А тогда совсем другой вид у города был. Это был какой-то естественный спуск к реке, тут уже песочек и купание, вода близко. Андрей идет купаться, а мама боялась не того, что с ним что-то случится в воде, а что штаны украдут, и ему не в чем будет ходить.
Храм — это тоже связано с детством. Андрей в сценарии к фильму «Зеркало» пишет, что при нем была снесена колокольня Симоновской церкви. Я этого не помню. Возможно, он помнит, потому что был старше меня. Сейчас ее называют Богоявленской, а мы ее всегда называли Симоновской. А эти юрьевецкие горы! Катались мы с них на каретках — высоких плетеных санках — с Симоновской и с Ивановской (Вознесенской, Кладбищенской) гор. Мы съезжали вдвоем с Андреем и чуть ли не в окна этого дома, где сейчас музей Весниных, потому что там очень низко окна. Зима в Юрьевце, это было что-то особое. Запомнились лошади, розвальни, запах конского навоза, пучки упавшего сена. Я брала это сено в руки и любила его вдыхать: оно пахло летом, а потом я рассматривала сухие цветы… Все это детство.
Андрей, конечно, катался на лыжах. Он абсолютно ничего не боялся, катался с очень высоких гор. Но помню, Андрей сломал лыжу, и мама была даже довольна: спокойно стало на сердце из-за этих безумно высоких гор. Андрей не хотел выделяться, а кругом мальчишки дразнили «москвич». Он хотел слиться с коллективом и от мальчишек научился ругаться. В классе озорничал, всех смешил, какой-то нос себе из бумаги приделал. Был очень живым, непосредственным ребенком.
Знаете, вот сейчас этого нет, а мы и летом катались с гор. Если пройти площадь, там дальше была гора (Георгиевская, прим. мое). Мы брали дощечки, в основном фанерки, и на них съезжали с этих гор. Постепенно трава становилась сухой и гладкой. Вот так мы катались летом.
Мама и бабушка
Впечатления остались разные. Конечно, мы были приезжие, мы были москвичи. Отношение к «выковыренным», еще и так в народе звали эвакуированных, было неоднозначным. Было и ворчание, и недовольство, как теперь говорят — «понаехали», хотя мама была на редкость тактичным человеком. Мы приехали в бабушкину комнату, которая была дана ее мужу Николаю Матвеевичу Петрову — врачу, который всю свою жизнь отдал людям Ивановской области: куда его Облздрав направлял, туда он и ехал. Это были Кинешма, Решма, Юрьевец, Красный Профинтерн. Когда он умер в 1936 году, то бабушке разрешили забронировать одну комнату, где сейчас мемориальная комнатка в музее, и она уехала к нам в Москву. Поэтому в войну мы вернулись в свое жилье, а многие эвакуированные не имели своего жилья. Мы жили в коммунальной квартире, здесь часто могли быть ссоры, скажем, из-за грядки. Мама никогда не принимала участия в этих дискуссиях. Такое общежитие не способствовало райскому житью. Тем не менее мама очень внимательно и трепетно относилась к людям и в каждом человеке пыталась найти что-то хорошее.
Было такое событие. Сосед Груздев вернулся с фронта. Его семья, детишки и жена, жила в этом же коридоре, напротив. И вот прошел слух, что идет Груздев с пристани. Сначала кто-то принес его чемодан, а он идет на костылях без ноги, поэтому он раньше времени и пришел с фронта. Помню чувство радости у всех и особенно у семьи, что вернулся, что живой. И мама пишет в письме папе, что такая радость — пришел наш сосед Груздев. Вот такое доброе было у мамы отношение к людям. Она никогда не противопоставляла себя по отношению к другим, хотя она была очень образованным человеком, интеллигентным.
Каждый раз, приезжая в Юрьевец, испытываешь волнение. Сейчас вроде привычнее стало, а вот первый, второй раз, конечно, очень волновалась. Мои чувства подпитываются маминой перепиской с папой, когда он был на фронте. Папины письма были у нас, мама их бережно хранила. А то, что мы писали папе, хранилось у него в отдельной папке «Письма Маруси и детей». Когда папы не стало, эти письма были переданы мне. Когда читаешь их, получается, как почтовый роман, и вся жизнь в Юрьевце складывается в единую картину.
Голодные годы детства. Бабушка, которая была коренной москвичкой из рода Дубасовых, пишет маме с Волги в Москву: «Маруся, запасайся мукой. У нас уже ничего нет». Это 30-е годы. Голод был на Украине и в России, во всем Поволжье. А в войну вся Россия голодала, и в Юрьевце было голодно. Чуть легче стало только в 1947-ом, когда отменили карточки и стали давать продукты, это уже сорок восьмой год. Я помню очереди: за крупами стояли, за мукой. Это уже в Москве, куда мы вернулись в середине лета в 1943 году по пропуску. Папа писал с фронта в Москву в Союз писателей, чтобы нам разрешили вернуться. Мы с Андреем попали сразу в пионерский лагерь.
Мама решила, что в Москве нам будет лучше. Во-первых, у нас было свое жилье (две комнаты в коммуналке), а многие москвичи его лишились, потому что они за него не платили. Мама каждый месяц из Юрьевца из тех скудных денег, что она имела (это бабушкина пенсия и папина половина военного аттестата), ежемесячно посылала в Москву за квартплату. Она была удивительная, мудрая и добрая женщина. Уже после смерти мамы я нашла целую пачку квитанций: она ежемесячно посылала небольшие деньги своему отцу и тетке. Она делилась всем, чем могла. Я была поражена и думаю, как это она выкраивала из своего скудного дохода. Но она постоянно поддерживала своих старых родственников, считала это своим долгом. Такой она была человек.
Работала она в типографии, со своей напарницей они читали сводки. Им на загородку вешали 16 полос. Мама смотрела и сразу видела более плотный текст, который трудно читать, и сразу брала его себе. Напарнице оставляла более легкий, чтобы та побыстрей смогла прочитать и не сбиться с напряженного ритма работы. Это она делала не один раз, а в течение многих лет. Она всячески старалась облегчить жизнь тем, кто был рядом с ней. А здесь, в Юрьевце, ей было очень трудно. Жили вместе с бабушкой в одной комнате, у них не было общего языка. Они были абсолютно разные люди. Бабушка была прекрасным, добрым человеком, но с мамой у них не было контакта. Видимо, это идет с детства, потому что бабушка вышла замуж за другого, оставив Ивана Ивановича Вишнякова — своего первого мужа. И он не отдал ей дочку. Мама росла с отцом и с Аннушкой, которая потом здесь в Юрьевце и умерла.
Я благодарна всем
Мне очень нравится музей, который создан в доме, где мы жили. Очень хороший музей: в нем отражен и быт, и творчество. Спасибо, что он в таком прекрасном состоянии. Замечательный музей во Флягинской школе, где мы учились. Я помню свой класс и зал на втором этаже, где были утренники, где Андрей пел, и спектакли ставили, и спортивные пирамиды там были. Андрей был в третьем классе, а я еще в школе не училась. Я самая маленькая, легкая была, помню, меня Андрей поставил на самый верх, я стою на чьих-то плечах… Это был ужас, так было страшно, но я ему подчинялась.
Город замечательный. Очень жаль, что промышленность умерла, и облик города изменен в связи с большой Волгой. Город был уютнее и ближе к природе. Волга сейчас отделена от города, а тогда она была его частью. Был такой приятный песчаный берег, вот вышла и ты уже на берегу босиком идешь по этому песочку. Здесь купались взрослые и дети, полоскали белье летом и зимой. Помню эти корзины наперевес, быт был, конечно, страшный. Сейчас это все намного легче.
Спасибо всем, что имя А. Тарковского в Юрьевце увековечено. А начиналось все не сразу. Первое письмо я получила от Татьяны Жиляниной, а потом мне начала писать Светлана Жихарева. Она была такой активисткой в тот период, когда началась перестройка, и имя Тарковского вернулось. Светлана Константиновна со своими учениками облазила весь дом, когда он еще был заселен. Они побывали на чердаке и в подполе, нашли там предметы, которые, мне кажется, были наши, что мы побросали, когда уезжали. Я благодарна всем, кто имел к этому отношение с самого начала.
Т. ТЕРЕШИНА